|
|
|
|
Случайный отрывок из текста: Райнер Мария Рильке. Истории о Господе Боге. История, рассказанная темноте
Явления ХристаЮрод
На башне, полдень возвещая, гремят часы. На школьный двор летит толпа ребят лихая, забыв зеленых парт забор. Так вырывается в упор из плена на густой простор от роз алеющего мая и водит мотылечков стая с цветами нежный разговор. Мальчишек бойкие отряды дерутся или держат строй, но раз идти обедать надо, так дезертируют порой. Девчушки стали у ограды с косичками наперевес и щебетать на воле рады, а дернут за косу — их взгляды кружат: да кто же там полез? Кого это попутал бес? И малолетний Ахиллес спасается куда попало, Ребят уж остается мало, рассеивается их рой. Вдруг Анне, девочке больной и полунищей, страшно стало. Она подружке зашептала и на ворота показала, и вскрикнула. Наперебой, как от военного сигнала, детей в испуге прочь погнало. Переполох! Там у ворот: «Юрод!» «Дети!» Он к ним, но все те, кто был еще тут, прочь бегут. «Стой!» Он, высокий, худой, с помертвелым лицом, сам беглецом крикам вослед. Скелет! Пальцы стальные крючит, как точит, ледяные выпучил очи. «Стойте, шальные!» — крикнуть им хочет. Ноги больные длинный торочит плащ — рваный и белый, прорехами шит. Он, помертвелый, молча спешит. Страх мальчишек берет, и они от ворот бегут наугад, Анна тоже. Но вот пал на Анну взгляд. Горьким криком объят, он платьишко ей рвет, так что клочья летят: Стой!» И несчастный ребенок стал сам не свой. А помощи нет! Пугливой толпой воробьиной уже разлетелись дети, и Анна осталась одна на свете, чадо нужды. Чудо ли сотворено? Видит одно — глаза его ей ничем не чужды. И вдруг на нее упованье нашло. Как будто она очень долго болела, в потолок, нахмуренный тяжело, уставясь, и это небо белело. А нынче небо сияет светло. Он правую руку кладет ей на темя и гладит тихонько. Она, как во сне, и левую ловит губами, и время остановилось в тишине. Рука вырывается, как от стыда, а ей на ладони свалилась слезина, и губы чужие ей шепчут тогда: «Ведь маму твою зовут Магдалина?» «Да». И губы чужие шепчут тогда: «А в доме нужда?» «Да». И как колокольный звон — уста: «Ей жизнь — маята?» «Да. Ночью она иногда притулится и очень плачет иногда». «А ты умеешь молиться?» «Да». «И за папу ты молишься всегда?» «Да». «Молись и впредь!» «А где мой папа, ты мне ответь!» Он на руки Анну берет, и навзрыд его голос, как птичий хор, звенит, когда он в жасминовом цвете скрыт. «Скажи мне то слово вновь!» — говорит. «Слово?» «Снова!» «Папа?» «Да». И от этого «Да» ликует взгляд. Целует он Анну сто раз подряд, но поцелуи его не горят, а «люблю» да «Спасибо» говорят. И он ставит девочку на мостовую: «Ничем я тебя не побалую» . Улыбка устало тянется к ней: «Тебя я куда бедней!» И тут же речь его в плач разлилась. На прощание машет он ей рукой и, как нищий, проходит он стороной по земле, погруженной в жестокий зной, и все же по-царски и горд, и строг. А у людей он всегда юрод. И долго Анна стоит у ворот, не сводит глаз. И мчится потом домой со всех ног.
Ни слова маме. Но в темноте вырвалось на грядущий сон: «Я дяденьку видела, а он — совсем как тот, на кресте».
|
|
|||
|
© Василий Петрович Sеменов 2001-2012
Сайт оптимизирован для просмотра с разрешением 1024х768
НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ КОММЕРЧЕСКОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ МАТЕРИАЛОВ САЙТА!