Случайный отрывок из текста: Райнер Мария Рильке. Письма к молодому поэту
... и Вам в часы праздника будет труднее, чем обычно, сносить Ваше одиночество. Но когда Вы сами заметите, какое большое это одиночество, порадуйтесь этому: зачем (спросите себя сами) одиночество, если нет в нем ничего большого? Одиночество бывает только одно, и оно большое, и его нести нелегко, и почти у всех случаются такие часы, когда хочется променять его с радостью на самое банальное и дешевое общение, даже на видимость согласия с самым недостойным из людей, с первым встречным... Но, может быть, как раз в такие часы и растет одиночество, а его рост болезнен, как рост ребенка, и печален, как начало весны. Но это не должно Вас смущать. ...  Полный текст

ПЕТЬКА-СЧАСТЛИВЕЦ

Глава IX

Два года минули, а голос к Петьке не вернулся. Что же ожидало нашего юного друга в будущем? Господин Габриэль предполагал, что из него мог выйти отличный школьный учитель; это все-таки карьера, хотя, конечно, и не для женатого человека. Но Петька и не думал еще жениться, как ни интересовала его дочка аптекаря. «Школьным учителем! — сказала госпожа Габриэль. — Это значит сделаться таким же скучнейшим созданием, как мой Габриэль! А вы рождены артистом! Вы можете стать величайшим актером в мире! Это не то что быть учителем!»

Да, быть артистом — вот это цель! И Петька написал учителю пения письмо, в котором открыл ему всю свою душу, свои заветные мечты, надежды и тоску по столице, где жили его мать и бабушка. Он не видался с ними вот уже два года! А ведь их разделяли всего какие-нибудь тридцать миль, шесть часов пути! Так почему же они не повидались? Да потому, что с Петьки при отъезде было взято слово оставаться на месте и не помышлять ни о какой поездке, у матери же были полны руки дела. Несмотря на это, она частенько мечтала о поездке, не пугаясь даже страшных расходов, но мечты так и остались мечтами. Бабушка могла бы, конечно, навестить внука, да смерть боялась железных дорог; пуститься в такой путь значило, по ее понятиям, искушать Господа. Нет, уж ее на машину и калачом не заманят! Стара она больно, чтобы разъезжать! Ее ждет иной путь по призыву Господа Бога. Все это она говорила в мае, а в июне одна-одинешенька отправилась за тридцать миль в чужой город, к чужим людям! Принудило ее к этому очень важное и печальное событие.

Кукушка в ответ на вторичный вопрос Петьки, сколько лет ему жить, прокуковала несчетное число раз. Цветущее здоровье его и в самом деле обещало ему долгую жизнь, освещенную, как солнышком, веселым расположением духа. И как ему было не веселиться, не радоваться! Покровитель его, учитель пения, прислал ему такое ласковое письмо, разрешил ему вернуться в столицу! Он желал посмотреть, что может выйти из Петьки, раз голос его пропал. «Выступайте в роли Ромео! — твердила Петьке госпожа Габриэль. — Теперь вы как раз в таком возрасте! Да и возмужали вы так, что даже гримироваться не надо!» «Будьте Ромео!» — твердили и аптекарь с дочкой. У самого Петьки просто голова кругом шла от наплыва мыслей. Но «никто не знает, что случится завтра». Петька сидел в саду, прилегавшем к лугу. Был вечер; луна так и сияла. Щеки юноши горели, кровь кипела, и холодный ветер так приятно освежал его. Над лугом клубился туман; Петьке невольно пришли на ум рассказы о пляске лесных дев и старинная песня о рыцаре Олуфе, ехавшем сзывать гостей на свою свадьбу и перехваченном на пути лесными девами. Они увлекли его в свой хоровод и закружили до смерти. И вот этот туман, освещенный бледными лучами луны, рисовал теперь картины к старой народной песне. Скоро Петька совсем ушел в мир фантазии, стал грезить наяву. Кусты мало-помалу приняли очертания человеческих и звериных фигур; они стояли неподвижно, а туман, напротив, беспрерывно клубился, колебался в воздухе, как кисея. Нечто подобное видел Петька в балете; там лесных дев изображали танцовщицы, порхавшие и кружившиеся по сцене, размахивая кисейными шарфами. Но это зрелище было куда прекраснее, диковиннее! Такой большой сцены не было ни в одном театре, такого ясного прозрачного воздуха, такого яркого лунного света тоже!.. Вот из тумана выделилась женская фигура, из одной сделались три, потом много... Рука об руку закружились они в пляске. Ветер нес их к изгороди, за которой сидел Петька. Они манили его к себе, говорили с ним. Голоса их звенели серебряными колокольчиками. Скоро они очутились в саду, окружили Петьку, и он, сам того не сознавая, стал плясать вместе с ними, но по-своему. Он кружился вихрем, словно в тот памятный вечер, когда изображал вампира. Но теперь он и не думал об этом, да и ни о чем вообще не думал, упоенный чудным зрелищем. Луг был, собственно, болотом, а в одном месте раскинулось и настоящее озеро, глубокое, темно-синее, поросшее кувшинками. Лесные девы перенесли Петьку на своих шарфах на другой берег озера, где богатырский курган, сбросив с себя дерновый покров, тянулся к замку из облаков. Облака эти были, однако, мраморные; цветущие растения из золота и драгоценных камней обвивали мощные мраморные глыбы; каждый цветок был сияющей разноцветной птицей, распевавшей человеческим голосом. Слышался как будто хор тысяч радостных детских голосов. Куда попал Петька — на небо или в лесной холм?.. Стены замка раздвинулись, потом сошлись опять и замкнули Петьку; он был отрезан от человеческого мира! Его охватил страх, какого он еще не испытывал в жизни. Выхода не было, но с полу, с потолка, со всех стен глядели на него улыбающиеся девичьи лица. Они выглядели живыми, и все-таки Петьке чудилось, что они только нарисованы. Он хотел заговорить с ними, но язык его не ворочался, голос пропал. Тогда он в отчаянии бросился на землю. Никогда еще не чувствовал он себя таким несчастным. Одна из лесных дев приблизилась к нему; она по-своему желала ему добра и приняла на себя наиболее приятный ему облик дочки аптекаря. Он сначала и поверил было, что это она сама, но скоро заметил, что у нее нет спины, что она хороша только спереди, а сзади и внутри ее одна пустота. «Один час здесь — век там! — сказала она. — А ты пробыл здесь уже целый час. Все, кого ты знал и любил там, умерли! Оставайся же с нами! Да ты и останешься поневоле! Иначе стены сойдутся и стиснут тебя так, что из твоего лба брызнет кровь!» И стены зашевелились, воздух сперся, стало душно, как в раскаленной печи. Тут к Петьке вернулся голос. «Господи! Неужели Ты покинул меня!» — вскричал он, полный смертельного отчаяния. Глядь, перед ним его бабушка! Она обняла его и принялась целовать в лоб и в губы. «Мой милый, дорогой мальчик! — сказала она. — Господь не покинет тебя, Он никого не покидает, даже величайших грешников. Слава ему во веки веков!» И она вынула молитвенник, тот самый, по которому она и Петька пели каждое воскресенье псалмы. Громко зазвучал ее голос, воздавая хвалу Творцу. Лесные девы склонили усталые головы, прилегли отдохнуть, а Петька запел вместе с бабушкой, как он, бывало, певал прежде. Как громко, сильно и в то же время нежно зазвучал его голос! Стены замка зашевелились и растаяли, как туман. Бабушка вышла с ним из холма, и они пошли, озаряемые яркой луной, по густой траве, в которой блестели Ивановы червячки. Но Петька был так слаб, ноги не держали его больше, и он опустился в траву, как в мягкую постель. Славно отдохнул он и проснулся от пения псалмов.

Возле него в самом деле сидела бабушка; он лежал в своей комнатке, в доме господина Габриэля. Горячка прошла, жизнь и здоровье возвращались к нему. А болен он был серьезно. Его нашли в тот вечер лежащим без чувств в саду. Началась сильная горячка. Доктор сказал, что он вряд ли выживет. Дали знать матери. Обеим вместе — и матери и бабушке — нельзя было ехать, и поехала одна бабушка, поехала по железной дороге. «Это только ради Петьки! — говорила она. — И ехала я с именем Божиим на устах, а то бы я все думала, что лечу на помеле на шабаш ведьм в Иванову ночь».